- 7 -
На следующее утро мы с Дайной явочным порядком уволились (наконец-то я выспался!!!), съехали, вернее, сошли со своей квартирки и явились на ту площадь к Минкусу и Ко. Там дела наладились не сразу, известные композиции шли туговато – Дайна со своей губной гармошкой и односторонним (рок)музыкальным вкусом выбивалась из общего саунда, зато здорово получались импровизации, когда мы с ней начинали и вели какую-нибудь еще в Клайпеде и Таллине притертую тему, а финны подхватывали, а глубокой ночью, наигравшись, всей толпой двинули на флэт, который снимали в другом дешевом районе Минкус с Иеремией. Ближе к месту Иеремия передвинул Дайну в центр мужской компании, а мне сказал “be ready” и пояснил, что район хоть и дешевый, но (и потому) беспокойный – беспокойнее нашего? – можно наткнуться на местных наци или просто на хулихэнс. Однако Бог миловал, мы ни на кого не наткнулись и мирно вошли в беспорядочную, но уютную квартирку, одна комната которой была общей спальней, а вторая – свалкой инструментов, нот, книг, пластинок и многого другого. И Дайна соорудила ужин, удивляясь набитости скудного, по словам Иеремии, холодильника, и шла англо-русско-финско-литовская беседа, и звучал – негромко, ночь все-таки – проигрыватель – западный вариант нашего “Аккордса”, я-то думал, нигде больше не умеют делать такую дрянь, тем временем подходили во множестве минкусовы друзья и еще большим числом – подруги, и пошла совсем крутая беседа, прыгая с финско-английского на шведский, немецкий и чуть ли не суахили (Урхо молчал), все хотели посмотреть на настоящих советских хиппи и орали нам ОК и лезли нас обнимать (все больше Дайну), и был предутренний джэм с затесавшимся в эту компанию скрипачом из консерватории и с огненно-рыжим виртуозом игры на расческе с бумажкой, и полный кайф, и сердце пело, я хотел любить свою подругу и руками сказал ей об этом, но на людях было все же стремно, а единственным местом, где можно было уединиться, был туалет, и мы закрылись там и любили друг друга, пока дверь не начали ломать уже ногами. А потом гости ушли, а хозяева, Урхо и мы свалились в одну кучу на покрывающие весь пол спальни матрасы и продрыхли до четырех часов дня.
Мы играли на той площади и на набережной еще дней шесть, потом с тем же скрипачом и еще одним русским – эмигрантом и флейтистом Володей Смирновым ездили в город Оулу на какой-то всефинский андерграундный сейшн, по дороге выяснив, что таким составом по кайфу играть пару пьес Стефана Граппели. Финны оказались не только большими бабниками, но и поклонниками травки и то и дело предлагали нам косяки, но я говорил, что мы в завязке – чтобы уважали и не настаивали. Дайна, правда, захотела курнуть, но я тут же грубо пресек это дело, не желая ничего слышать о свободе и женском равноправии. Мое равнодушие к наркоте перешло в ненависть, когда Лена, Док и Серега вместе ширнулись и вместе не проснулись после дозы. Я рассказал об этом финнам, но они оказались фаталистами и вообще “трава – это еще не наркотик, так, побаловаться”. Потом наши настоящие совзагранпаспорта без скрипа получили нужные визы и в начале июля компания уже без скрипача и Володи отплыла из Хельсинки в Амстердам. Морем было хоть и медленно, но дешево, если в низшем классе, и по дороге можно было не прерывать работу – пассажиры тоже любят музыку, а уж укромных уголков там было хоть отбавляй. Нам с Дайной больше всего понравился чуланчик со шваброй под одним из трапов. Хоть мы и пытались выбирать время, нас там трижды застукал вахтенный матрос, однако здесь к таким сценам явно привыкли – он ничуть не удивлялся, ухмыльнувшись, спокойно брал ведро и швабру и уходил, так что на третий раз мы не обратили на него никакого внимания и даже не могли потом сказать, тот же был матрос или другой.
В Амстердаме все было очень красиво и респектабельно, и даже мы на этом фоне смотрелись респектабельно, особенно когда Иеремия играл смычком. И мы зарабатывали больше, чем в Хельсинки, играя в полных туристов пешеходных зонах, в торговых рядах, откуда, впрочем, нас нередко шугали, и на короткой улице, ведущей от королевского дворца не куда-нибудь, а прямо в квартал публичных домов! и выезжая то стопом, то автобусом в окрестные прибрежные городки – не столько играть, сколько поплавать. Трава здесь была дешевле и продавалась в открытую, и ребята почти все время были под кайфом, совсем далеко улетали по вечерам, и мы, чтобы не отстать и не ломать компании, брали бутылку крепкого, а чаще две, но выпивать старались не больше полутора, чтобы сохранить способность к движению и чтобы было чем подлечиться утром. И нам было весело, и прохожим было весело, и хозяин одного открытого кафе, знавший Минкуса не первый год, кормил нас почти даром, и как-то утром Минкус посчитал накопившуюся наличность и объявил два дня выходных, мы договорились о месте встречи в пятницу и финны пошли искать все новых подруг и приключений, а мы с Дайной решились рвануть стопом в Роттердам.
В бытность свою студентом-архитектором я видел куски Роттердама и в “дополнительной литературе” по учебе, и в одном фирмовом рекламном буклете, и в какой-то нашей передаче об их нравах, и не терял желания увидеть и узнать о нем побольше. И вот теперь мы ехали туда, сменив за тридцать километров две машины, и я любил свою нежную подругу, а потом мы вместе любили пиво “Туборг” в кузове грузовика, везущего свежее душистое сено, но грузовик сплюнул нас на повороте в не нашу сторону, и мы почти час шли пешком, зато потом стопанули рефрижератор, который привез нас в самый центр Роттердама, и весь вечер шлялись из кафе в кафе и читали названия совершенно незнакомых предметов на светящихся рекламах, вслух гадая, чем бы таким посмешнее это могло быть, и ныряли в ночные кинотеатры смотреть как бы немое кино – интересно, где-нибудь кроме МИМО в совке учат голландскому? – и остаток ночи провели в каком-то сквере, а наутро на меня с новыми силами набросились еще у советской границы появившиеся угрызения, что вот не сообразил, не допер, не напрягся, не постарался, не добыл какой-нибудь фотоаппарат, хотя бы самую завалящую “Смену” – такая вокруг была красота, которую даже реклама не портила. Не Дайну с собой надо было тащить, а Витаса, руками и зубами вцепившись в его “Никон”*!!! И мы бродили, и сидели, и поднимались на смотровую площадку на крыше одного из небоскребов, и прогулочный катер возил нас по городским каналам и по огромному, очень огромному, фантастически огромному порту, который, как писали и говорили, стоял на реке не больше Невы, во что я так и не смог поверить, и мы не заметили, как за день проели, пропили и прогуляли почти все наши деньги, поэтому на следующий день рискнули устроить свой концерт, сначала из песен Элвиса и Б. Б. Кинга, а потом, осмелев, начали пропаганду русского искусства, с пением песен БГ, Макара и Окуджавы и декламацией стихов Пушкина, меня, Дрона и Собаки. Русское искусство буржуев заинтересовало, нас слушали, хлопали, снимали и свеженькие моментальные фотки совали под автографы живым советским хиппи, а потом явились ребята с большущей видеокамерой и сказали, что они – ТВ, какое именно, я не понял, но мы ответили им на пару вопросов и спели в их камеру “Десять прекрасных дам” и гимн Советского Союза, а они подарили нам билеты на амстердамский автобус. Perestroika!
----------
* Скотина!!! (прим. Дайн.)
