- 4 -
Финских таможенников мы не сразу заметили – настолько они были доверчивы к не заслуживающей того совковой публике. Ан нет – соседу с левой нижней полки опять пришлось нести убыток. У соседа с правой нижней чемодан был всего один, хоть и очень большой, и он отделался легким испугом. Финны пошли дальше, а я опять вышел из купе. Последний раз я ехал в поезде с билетом то ли в четырнадцать, то ли в пятнадцать лет, и снова лежать на своей полке в купе, из которого никто не погонит, было непривычно. К тому же под ложечкой все сильнее сосало беспокойное ожидание чего-то еще совершенно неизвестного. Я выкурил сигарету в тамбуре, затем вернулся в коридор и там торчал у окна, пока Дайна не позвала обедать “Завтраком туриста”. Были еще сырки, соседские сардинки, проводницын чай, а потом наступили вечер и Хельсинки.
Вокзал ослепил мягким светом, оглушил негромкой мелодией наподобие колокольчиков в аэропортах из фильмов про Дикий Запад, и сразил наповал – при всей своей многолюдности – аккуратностью и чистотой. Ничто нигде не валялось, ничем, кроме каких-то духов, не пахло, не текло с потолков по стенам в тех редких местах, где стены не были закрыты всевозможными киосками, лотками, автоматами, совершенно для нас непонятными – чего от них хотеть, куда нажимать... Мы долго стояли на одном месте, полностью потерявшие способность ориентироваться, потом я начал понимать, какие надписи сделаны на английском, и в конце концов мы разобрались, куда и зачем надо идти, на жалкую порцию марок, обменянных при выезде, купили зэ плэн оф зэ Хелсинки и две банки пепси-колы – единственный знакомый напиток – и уселись за пластмассовый столик вокзального кафе разбираться, как попасть на работу.
Отставив в сторону пустую банку, Дайна сказала, что в совке пепси безбожно разбавляют, и была права. Я разделил оставшиеся марки с расчетом, что после устройства своих дел поеду за ней в ее госпиталь, и раньше нее дождался своего автобуса. Народу в автобусе было не так чтобы много, и я мог спокойно разглядывать столицу Финляндии в окно, время от времени отвлекаясь, чтобы сравнить звучащее без хрипа и треска из динамика над головой название очередной остановки с названием с таллиннской бумажки. Яркие, чистые, увешанные рекламами улицы сменились менее яркими и менее чистыми, название наконец совпало, я сошел, огляделся и решил, что сошел все-таки не там. Оказалось, небольшой бар, которому нужен грузчик, расположен метрах в четырехстах за углом, о чем мне говорили в Таллинне, но я напрочь забыл. Слава Богу и доброму прохожему, приезжий хиппан вошел в тесный прокуренный бар, прохилял к стойке между удивленными взглядами угнетаемых пролетариев по-над кружками пива и спросил господина Пирволайнена. Старый, седой и тучный бармен немного подумал и сказал, что он и есть господин Пирволяйнен (произносится именно так). Я показал полученный в Таллинне машинописный листок, он прочел, вынул откуда-то из-под стойки советский почтовый конверт, из него – листок, исписанный вручную, сравнил что-то и сказал “Well”. Сунул все бумажки обратно под стойку, налил подошедшему пива, дал пластиковую тарелочку с бутербродами, полез в кассу за сдачей и сказал “Go wait in kitchen”.
In kitchen мне дали бутерброд, табурет, показали, куда приткнуть торбу и гитару и вернулись к своим делам. Здесь тучная под стать мужу госпожа Пирволяйнен почти безостановочно готовила холодные и горячие закуски с помощью приборов, внешний вид которых был бы более уместен в кабине самолета. Пивные кружки мыла и то и дело драила маленькое помещение молодая, не очень симпатичная, но приветливая Фанни, я сначала думал, их дочка, оказалось – нет, тоже эксплуатируемая, как и я. А грузчик, сыгравший в воскресенье свадьбу, с утра загромоздил два угла кухни коробками и ящиками и укатил в свадебное путешествие на эти самые шесть недель, поведал мне господин Пирволяйнен, взял ящик и понес за стойку раньше, чем я сообразил, что это, собственно, и есть моя работа. Я все же успел перехватить ящик, бормоча “sorry”, чем заслужил одобрительный взгляд. Господин Пирволяйнен показал мне, куда его поставить, вынул из кассы несколько купюр и кое-как сказал, что это триста марок аванса и что я должен сложить опустевшие ящики в подсобку и идти искать флэт, пока не поздно. За два-три блока (квартала, как выяснилось) отсюда можно снять комнату за небольшую плату. В других районах лучше, но дороже. На работу – в полседьмого утра, как лист перед травой. Я отнес ящики, уточнил, как отсюда добраться до дайниного госпиталя (господин Пирволяйнен с трудом скрыл изумление) и пошел искать жилье.
Комната на последнем этаже, без телефона, телевизора и радио, но с кое-какой мебелью, плитой и крохотным туалетом с душевой кабинкой нашлась, в основном с помощью языка жестов, часа через два и сразу съела практически весь мой аванс. Правда, глядя в свете почти красивой люстры на финскую мебель, я бы не сказал, что где-либо в бесчисленных совковых хрущобах и панельниках мне жилось намного комфортнее. Я присел в кресло, прикончил питерскую пачку “Явы” и поехал к Дайне. Она меня уже заждалась, бедняжка. Небольшая частная больница, обнаружившаяся по адресу с ее бумажки, ей очень понравилась – “как при коммунизме!” – хоть всю жизнь в ней лежи, но встретили ее неласково, сказали, что на работу должна выйти через пять дней, когда уволится прежняя уборщица (а вдруг передумает???), и никаких авансов, и тем не менее она исхитрилась разузнать, почем сдают жилье где-то там неподалеку. Оказалось, что мой флэт действительно дешевле (на десять марок) и мы опять поехали автобусом через полгорода, дома срубали оставшиеся с дороги сырки, посмотрели в окно, посмотрели на мой будильник, завели его и легли спать. Именно спать, и уснули моментально, измотавшись за последние дни в очередях за выездом там (ТАМ!) и в море впечатлений здесь.
