- 2 -
Невеста уже не слезала с колен жениха, Дайна – с иголок*, в телевизоре за стенкой давным-давно закончилась программа “Время”, и я решил, что пора и честь знать. Дайна пошла было вниз по лестнице, но увидев, что я вниз не тороплюсь, спросила неуверенно: “А ты меня не проводишь?.. Потом тебе ночевать где-то надо, у нас на флэту места хватит, там сейчас в трех комнатах всего четыре человека”. А я сказал, что спать мне есть где – на чердаке этого дома с довоенных, похоже, времен стоит продавленный, пыльный, но большой и удобный диван, который я обнаружил в первый же свой визит в Клайпеду. Через него-то я и познакомился с Витасом, который в то утро на рассвете занял позицию у слухового окна и вдруг заметил дрыхнущего хиппа, сфотографировал, и блиц меня разбудил. И ей я тоже не советую тащиться в этот час на какие-либо флэты, давай пошли со мной наверх.
- Почему? – спросила она.
- Потому что я тебя люблю. – сказал я, и это была правда – я искренне люблю всех красивых девушек. Дайна озадаченно примолкла, хоть и не поверила ни одному слову, но явно колебалась между моим чердаком и своей коммуной, возникшей, когда трое вконец охиппевших граждан Союза Нерушимого обменяли свои отдельные флэта на одну большую коммуналку. Тогда я как мог нежно обнял ее за плечи и молча повел наверх, дрожа при мысли, что диван могли убрать, или доломать, или занять, или навесить замок на чердак. Но замка не было, диван был, и был свободен, и я уложил на его пыльную поверхность прихваченный у Витаса плед, а на плед – притихшую и оробевшую Дайну.
Дайна потом сказала, что никогда не сходилась с людьми так быстро, ей нужно было не меньше месяца активного общения, но несмотря на это, а может, из-за этого, она была на диво нежной, милой, по-человечески откровенной каждым робким вздохом, каждым пугливым движением, и сам испуг ее был нежным и радостным, и райское блаженство должно быть именно таким, только таким, и так не бывает на одну ночь, не может быть на одну ночь, думал я, засыпая лицом в ее шикарные волосы. И проснулись мы поздно, и еще долго не выпускали друг друга из-под попиленных курток, но в конце концов вылезли из-под них и влезли в них, и вышли с чердака прямо навстречу парочке старшеклассников, стремившихся на тот же великий и могучий диван. Они смутились, а мы улыбнулись и спустились в город, и Дайна долго показывала мне ту Клайпеду, которой я не видел, и, окончательно устав, мы приползли на ихний флэт, где старый знакомый флейтист Род бросился вызванивать друзей, а его подруга соорудила нам обед, и, пока мы ели, в три комнаты набилось человек тридцать, и мы с Родом и двумя пришлыми гитаристами от души бабахнули крутой советский рок второй половины двадцатого века. А потом, когда часть пиплов докайфовала до облома и слиняла, а вторая часть улеглась и захрапела, я уволок сонную Дайну в опустевшую темную кухню и там окончательно понял, что возьму ее с собой.
Эту радостную новость она услышала утром после чашки кофе в каком-то крохотном кафе и сначала пришла в восторженный ужас от наглости идеи, хотя наглой идея была лишь с точки зрения кодекса строителя, так что ужас к концу мороженого прошел, но и восторг тоже, и она неуверенно сказала, что там видно будет.
- Там – это в Таллинне? – уточнил я.
- Там – это в Таллинне. – с облегчением согласилась она и через день мы двинулись в Таллинн к смутному знакомому приятеля Витаса, который с большим скрипом разрешил воспользоваться своим телефоном. Нашему появлению он откровенно не обрадовался, его теща – тем более, и я долго их, как мог, успокаивал – это лишь на день, и конечно же никаких ночевок, и предложил в залог свой сложенный вчетверо паспорт. От паспорта они отказались, я остался наедине с телефоном, набрал номер, что мне дали в Москве, уточнил у взявшего, туда ли я попал, и сказал без дальнейших предисловий, что молодые человек и человека таких-то данных хотели бы летом поработать в другой части Прибалтики. Да-да, в другой. С той стороны слегка подумали и спросили наш номер – все, как мне описывали. Я продиктовал подсказанный Гунаром номер и услышал, что нам завтра позвонят. Потом договорился, когда прийти утром, и мы отправились на вокзал ночевать.
Утром мы чуть не опоздали – Гунар уже спускался по лестнице. Он недовольно вернулся, впустил нас в квартиру и запер. Жена и теща уже ушли трудиться на благо, дитя пребывало в детсаде, и мы сидели одни, смотрели утреннее ТВ, потом Дайна трусила, а я ее убеждал, потом – для большей убедительности – мы заглянули в спальню, но занимать чужое супружеское ложе, к тому же законное, все-таки не решились и устроились на колючем паласе. Телефон, конечно же, зазвонил в самый неподходящий момент, в другое время я послал бы его в паломничество ко гробу Мао, но сейчас пришлось встать, подойти и узнать, что на том конце ошиблись номером. Я ужасно разозлился, Дайна тоже, и продолжение у нас получилось далеко не сразу, но все же получилось. Потом мы почувствовали голод, вынули привокзальные бутерброды и печенье, добавили к ним две хозяйские сосиски с хозяйским же чаем, потом наконец услышали долгожданный звонок, на этот раз не ошиблись, а спросили: “Это номер?”. Я сказал “Да”.
- Это институт транспорта?
- Нет, кварти… ой, да-да-да, институт, институт!
- С кем я говорю?
- Макс. – елы-палы, я им вчера сказал “Макс” или имя?
- Правильно (Уффффффф!). Приходите завтра в одиннадцать часов по адресу, третий этаж, вторая дверь слева. Туу, туу, ту...
Потом пришла с работы жена Гунара и выпустила нас. Я пересчитал наличность и мы пошли ее пополнять на Ратушную площадь.
----------
* Нужны они мне! (прим. Дайн.)
